Творческое наследие Муслима Магомаева

— Ну уж Магомаева тебе не охмурить, — шепнула мне подружка.

— Десять дней, — по-гусарски ответила я.

— На что спорим?

— На бутылку коньяка и комплексный обед.

Ударили по рукам.

Через четыре дня у тети Маши в буфете вся редакция пила коньяк за счет Магомаева. К вечеру четвертого дня на доске приказов Дома звукозаписи висело распоряжение главного редактора о запрещении распивать спиртные напитки в буфете в рабочее время.

Сколько же тебе тогда было лет?

— Двадцать. Мой отец, композитор Борис Фиготин, в 18 лет пристроил меня на радио редактором в программу «С добрым утром!» Я была девушка способная, с хорошим образованием — Центральная музыкальная школа, дирижерско-хоровое отделение консерватории. Уже успела побывать замужем за бедным студентом, скрипачом Ваней Каревым. Бабушка была в ужасе, что я вышла замуж за бедного русского, а не за богатого еврея, хотя у меня были такие выгодные партии — один кандидат наук по солнечным часам чего только стоил! Но жизнь с Ваней не сложилась, я развелась и, счастливая, начала новую жизнь. Папа дал «ц.у.»: чтобы на работе со всеми была на «вы», обращалась по имени-отчеству и вообще прилично себя вела. Папа был строгих правил. Мама умерла рано, воспитывала меня бабушка, а папа осуществлял «общее руководство».

Шел 1962 год. Я получила первую работу. Я работаю на радио! Радио было даже главнее телевидения. В каждой квартире постоянно работали радиоточки. С боем курантов в 6 утра просыпались, с гимном Советского Союза засыпали. На радио работали и подрабатывали сегодняшние классики: Вано Мурадели, Тихон Хренников, Никита Богословский. Сценарии для передач писали Арканов, Горин и Успенский. Марк Захаров в то время был писателем и приносил нам на радио рассказы. Иногда в дверь редакции тихо скребся Лева Лещенко, просовывал голову и спрашивал: «А войти можно?» Я была самой счастливой. Я находилась в самом центре внимания!

— Романы, светская жизнь, цветы и шампанское?

— А что? 20 лет — самое время. Помню, иду по коридору и слышу шум, шелест, стук каблуков. Навстречу — толпа. Меня чуть не раздавили. А у меня запись по графику. Иду в студию, готовлюсь. Через пять минут дверь открывается, редактор говорит:

«Сейчас будешь Гагарина записывать! Интервью!»

Оказывается, это Гагарин мимо меня в толпе прошел — я его и не заметила! А режиссеру, который должен был его записывать, стало плохо — на интервью с космонавтом поставили меня. Входит сам, очаровательно улыбается и говорит: «Надо же, какой у нас звукорежиссер!» После записи пригласил на встречу. Я была такая гордая — Гагарин! «Чайка» у подъезда, банкет, Звездный городок…

— Неслабо для начала карьеры. То есть ты начинала как звукорежиссер, а потом стала редактором?

— Нет, я всегда была редактором. Просто я была очень любознательна и научилась делать все. И мне, как молодой и недостаточно опытной, спихивали также все записи, оранжировки и инструментовки.

Я могла работать сутками. В течение года заработала имя одного из ведущих редакторов и перешла в Главную музыкальную редакцию в Дом звукозаписи на улице Качалова. Завотделом был тогда замечательный профессионал Чермен Касаев.

— В Доме звукозаписи ты и выиграла Магомаева за бутылку коньяка?

— Нет, все было не так пошло. Я поспорила, что Муслим обратит на меня внимание, и только. Ведь за этим неженатым красавцем охотилось все женское население. Но — тщетно. Он был недоступен, как Эльбрус, и горд, как эмир.

— И насколько стремительно развивались ваши отношения?

— Ты имеешь в виду интимные? Сначала никак.

Муслим был скромен. Пригласил меня на «Голубой огонек». Посидеть рядом во время съемок. Я тут же вспомнила о
заветах отца. «Я? Как мебель? Я девушка приличная!» Магомаев понял, что зашел слишком далеко. Но не сдался. Он жил тогда в 5-комнатном люксе в гостинице «Метрополь». Время шло. Ухаживал он очень красиво. Но до постели дело не доходило. Как-то он пригласил друзей, они очень поздно ушли, и я осталась у него ночевать. Легла на соседнюю кровать.

Закрыла глаза, лежу, прислушиваюсь. Но ничего не происходит. Магомаев — вот он, тут, рядом, но почта не домогается. Только руку положил мне на плечо. Я сразу возмутилась: «Что вы?» Он отвернулся, обиделся и уснул. Так мы долго, месяца полтора, общались. Чисто платонически. Но с цветами, шампанским и свечами. Меня даже стали обуревать разные сомнения.

Я поспорила, что Муслим обратит на меня внимание, и только. Ведь за этим неженатым красавцем охотилось все женское население. Но — тщетно. Он был недоступен, как Эльбрус, и горд, как эмир

Однажды Муслим говорит:

— Уезжаю на гастроли на Дальний Восток. Хочу, чтобы ты приехала ко мне на Новый год.

Я, конечно, обрадовалась, но виду не подала. Мало ли, думаю, что. До Нового года еще вон сколько времени. Забудет,небось. А в это время за мной начал ухаживать один партийный работник — какой-то большой начальник, заместитель председателя исполкома Ленинградского района города Москвы. Он уже считался моим официальным женихом. Мы даже наметили, где провести медовый месяц. В кругосветном круизе! Представляешь, это в начале 60-х годов!

— Значит, поначалу ты не была влюблена в Магомаева? Он был для тебя просто выигранным пари?

— Не совсем так. Муслим — артист. У него по всей стране были миллионы поклонниц, все от него без ума, и я совсем не думала, что у нас с ним могло быть что-то серьезное. А мой жених существовал еще до того, как я познакомилась с Муслимом. Но за десять дней до Нового года Магомаев присылает мне билет в Хабаровск. Я, конечно же, предпочла Хабаровск кругосветному круизу и объяснила жениху, что буду встречать Новый год у своей родной тети на Дальнем Востоке, потому что тетя не может справлять такой праздник одна. Я была настроена решительно, накупила для убедительности кучу деликатесов в Елисеевском магазине. Жених, по-моему, его звали Виктор, проводил меня на самолет в Домодедово к рейсу Москва—Хабаровск. К тете. Муслиму Магомаеву.

— Ты что-нибудь объяснила отцу?

— Сказала, что посылают в командировку на неделю. Приехав в Хабаровск, я слегла с тяжелой ангиной. Я вообще часто болею ангиной. Вызвали врача, который сделал укол пенициллина. Началась тяжелейшая аллергическая реакция. Выступила сыпь. Отекло горло. Я стала задыхаться. Вызвали «Скорую помощь». Но ждать было опасно. Муслим с помощью квартета «Гайя» донес меня на руках до ближайшей больницы и, когда врачи стали мной заниматься, побежал на свой сольный концерт. Спел концерт на жутком нерве. Когда он пришел в гостиницу и увидел меня, уже порозовевшую, единственное, что он произнес, упав передо мной на колени: «Господи, ты живая! » На следующее утро у него пропал голос. Гастроли продолжаются. Билеты по всему Дальнему Востоку раскуплены. Посмотреть на Магомаева можно, а услышать нельзя. Врачи не знают, что делать. Перепробовав все средства, предложили даже вколоть морфий, поскольку это был нервный срыв и голос таким путем мог бы восстановиться. Но от морфия отказались. Так мы сидели в гостинице, смотрели друг на друга и пили. Молча. Он страдал, что голос пропал навсегда, что карьера загублена. Я — что стала причиной этой трагедии. В один из таких молчаливых вечеров мы и полюбили друг друга. В прямом смысле этого слова.

Мы молча сидели в гостинице и пили. Он страдал, что голос пропал навсегда, что карьера загублена. Я — что стала причиной этой трагедии

— А как восстановили голос?

— Привели какую-то шаманку. Она посмотрела на Магомаева, ушла и вернулась с темным флакончиком, замотанным тряпкой. Из флакона пахло тайгой. Капали по несколько капель в стакан воды. Дня через четыре голос вернулся.Ему тогда было 22 года, мне — 20. Мы были молоды, счастливы и красивы. Мы были влюблены. Я уезжала из Москвы на неделю, а вернулась лишь через два с половиной месяца. Только бабушка знала обо мне все. Отца держали в неведении. Панику поднял жених. Он не мог понять, что можно делать так долго у тети на Дальнем Востоке. Бабушка его успокоила:

— Милый мой, не переживайте за Милу. У нее нет тети. И вообще она вас не стоит.

Только спустя два месяца после моего отъезда на Дальний Восток бабушка, не в силах больше покрывать неразумное дитя, во всем призналась отцу. Мы с Муслимом были в это время в гостинице в Комсомольске-на-Амуре. Раздался телефонный звонок Я сняла трубку и услышала голос телефонистки, которая спрашивала: «А с кем бы вы хотели говорить? » И разъяренный голос моего отца: «Позовите! Этого! Как его? Шамиля!» «Муслим Магомедович, это вас!» — испуганно сказала я и передала трубку.

— Здравствуйте, с вами говорит Борис Фиготин.

— Здравствуйте, Борис Семенович.

— Вы мою дочь знаете?

— А как же!

— Вы ее видите?

— Да!

— И где она?

— Она в больнице в Хабаровске. У нее давление.

— Вы ее часто видите?

— Каждый день! (Это находясь в Комсомольске-на-Амуре.)

— Вот завтра же и передайте ей, что если она тотчас не приедет в Москву, то у нее больше не будет ни семьи, ни работы. Все!

Отец сильно переживал, что я уехала неизвестно куда. Так сильно, что один из друзей — композитор Экимян, который в те годы занимал пост начальника уголовного розыска Московской области, — предложил выслать меня из Сибири в Москву по этапу. Самым что ни на есть настоящим образом. Взять под конвой, посадить в тюремный вагон и выслать по этапу. Чтоб неповадно было. Отец действительно был готов на это. И только узнав, что я взяла билеты на первый же самолет в Москву, отказался от своей жестокой затеи.

— И как же ты после всего этого встретилась с отцом?

— Это была не самая радостная встреча. «Ты выходишь замуж?» — был первый его вопрос. Когда я сказала «нет», отец вмазал мне так, что я с жуткой силой влетела в кухонный шкаф — знаешь, раньше в каждом доме были одинаковые польские кухни, куда входил длинный пенал, — так вот на этом пенале до сих пор есть мой силуэт того времени. И сказал: «Если этот Шамиль появится в Москве, я его убью. Имя мое он уже опорочил. Меня в тюрьму посадят, а ты одна останешься. После «разговора» с отцом я впала в депрессию. Стала даже галлюцинировать, падать в обморок. Но Магомаев оказался терпеливым. Звонил со своего Дальнего Востока по десять раз в день, чем смягчил сердце старого фронтовика.

Бурный роман, который начался на Дальнем Востоке и грозил оборваться, не оборвался. Началась совместная жизнь, которая продолжалась 15 лет.

— А где вы жили? Как в те времена было с бытом?

— Мы жили в Баку в двух комнатах коммуналки, а в Москве в основном по гостиницам, иногда снимали квартиру. Быт не имел никакого значения. Главным было общение, любовь, творчество. Муслим был человеком прекрасным во всех отношениях: фантастический певец, талантливый артист, добрый друг, роскошный любовник — каких больше не было — и гениальный мужчина.

— Не давал ли тебе этот роскошный любовник и гениальный мужчина поводов для ревности? Все-таки это восточный мужчина…

— А как же. Я часто была в напряге. Однажды летом мы жили в Юрмале в Доме художников. Наши друзья отдыхали в Доме творчества писателей. Как-то днем мы с подругой уехали на базу — было такое засекреченное место, где находились все дефицитные вещи, как тогда говорилось — «импорт». Нас устроил туда местный комсомольский босс, причем по большому блату. Время там провели замечательно — я купила светлый кримпленовый костюм Муслиму, настоящие лаковые ботинки ему для выступлений и кучу всяких вещей себе. Мужей в Доме творчества оставили буквально на час. Приехали, смотрим: в баре около кинозала расположилась веселая компания. Известная поэтесса лежит лицом в тарелке с салатом — ее уже нет, она в отрубе. А наша замечательная любвеобильная актриса театра и кино Людмила Максакова во всеуслышание, русским языком объясняет Муслиму Магомедовичу, что ему срочно надо подняться к ней в номер, и в деталях, громко так, рассказывает, как она собирается с ним заняться любовью! Мы пришли как раз вовремя, когда Людочка не перешла еще к решительным действиям. Муслима мы отобрали и ушли переживать случившееся. На следующий день нам рассказали, что сразу после нашего ухода появился лунолицый Андрюша Вознесенский, которого взяла штурмом пышущая сексом Людочка. Процесс соития имел место на сцене. Дверь не запиралась. С течением времени в зале возникла небольшая суетливая очередь советских классиков. Классики ворчали, пихались локтями и с присвистом сопели. А Людочка Максакова, давно скинув импортные одежки, терзала бедного поэта-архитектора, представляя, наверное, на его месте Муслима Магомедовича. Так было, говорят, смешно — сцена, действие, актовый — в буквальном смысле — зал… Вечером все побережье стонало от смеха, когда поэт под ручку с женой прогуливался по пляжу. Муслим мне тогда с гордостью сказал: «Вот видишь, как я тебя люблю! Я ведь с ней не пошел! Такая красивая женщина, а я не пошел! » На что я ему ответила: «А если бы ты любил меня меньше и остался бы, то сегодня весь пляж обсуждал бы тебя, а не Вознесенского!»

О регистрации брака мы даже не думали. Мы любили друг друга. Позже на гастролях стали возникать трудности — нас с Муслимом отказывались селить в одном номере

— Насколько я знаю, ваши отношения не были зарегистрированы.

— О регистрации брака мы даже не думали. Нам просто было не до этого. Мы любили друг друга. Позже на гастролях стали возникать трудности — поскольку брак не был оформлен, нас с Муслимом отказывались селить в одном номере. Приходилось заранее заказывать люкс для Магомаева и одноместный номер для меня, куда я даже не заглядывала. Как-то на одном банкете Магомаев рассказал о своей проблеме министру внутренних дел Щелокову, который решил нам помочь и выдал справку следующего содержания: «Брак между гражданином Магомаевым Муслимом Магомедовичем и Каревой Людмилой Борисовной прошу считать фактическим и разрешить им совместное проживание в гостинице. Министр внутренних дел Щелоков».

— Чем ты занималась? Ты была просто женой Муслима Магомаева?

— Хм, жена… Меня всегда это звание приводило в состояние раздражения. Что это, социальный статус? Положение в обществе? Я была самым близким другом Муслима, я была его партнером в жизни, в творчестве. Я была его любимой женщиной. Я для него была тем воздухом, средой, в которой он жил и дышал. По крайней мере так однажды сказал сам Муслим, когда у нас в гостях был французский певец Энрико Масиас. На его вопрос — кто я? — Муслим приблизительно так и ответил. Застолье было большое, и я никогда не забуду глаз жен и женщин, сидящих за нашим столом. Да, Муслим тогда определил мой статус жены красиво, по-магомаевски. И не забудь — я еще работала. Я была музыкальным редактором Главной музыкальной редакции Всесоюзного радио. И хорошим редактором. А насчет того, была ли я «просто» женой Муслима Магомаева, так это было совсем не просто…

— Почему вы все-таки расстались с Муслимом?

— Потому что всему хорошему когда-нибудь приходит конец. Мы, наверное, оба до сих пор об этом жалеем. Оборвалось все по глупости. Я уехала в Ленинград на экзамен, он — на гастроли. Что-то надо было забыть, на что-то закрыть глаза, что-то просто простить. Мы не сумели это сделать. В его жизни появилась Тамара Синявская. Однажды мы с Тамарой встретились на концерте в Барвихе, об их романе еще никто не знал — никто, кроме меня и еще нескольких «доброжелателей». Так получилось, что мы поехали с концерта вместе в одной машине. Я включила радио. Пел Муслим.

— Ну вот, мы все вместе, — спокойно сказала я.

— Кстати, Милочка, какие у вас отношения? — поинтересовалась Тамара.

— А вы разве не знаете? Мы разошлись. «Была любовь, мы с ним встречалися, прошла любовь, мы с ним рассталися». Но самый прекрасный Муслим достался мне, а другие пусть пользуются тем, что осталось!

Как только я вошла в дом, раздался телефонный звонок — это был Муслим. Довольно резко он спросил, почему я сказала, что лучшее досталось мне. Я ответила, что это мое глубокое убеждение. Я и сейчас так считаю.

После того как мы разошлись, я пришла в Росконцерт и говорю: «Расклеивайте афиши: «Интимная жизнь Муслима Магомаева с показом диапозитивов»

После того, как мы разошлись, я пришла в Росконцерт и говорю:

— Снимайте мне по всей стране дворцы спорта, я еду с гастролями. Аншлаги гарантирую.

Народ удивился:

— А что ты будешь делать?

— Расклеивайте афиши: «Интимная жизнь Муслима Магомаева с показом диапозитивов».

Шучу, конечно. А Леня Бескин, администратор Росконцерта, сказал: «А зря шутишь — успех был бы гарантирован».

— Что тебя заставило уехать?

— Мне надо было порвать с Муслимом. Мы все время встречались. У меня родился сын Дмитрий (потом я ему прибавила имя Даниил). Все знакомые приходили ко мне как на аттракцион — посмотреть, похож ребенок на Магомаева или не похож Каждый норовил узреть в новорожденном какие-то отцовские качества. Даже когда он орал, прислушивались, похож ли его крик на магомаевское «а-а-а-а». Я себя чувствовала как на допросе с пристрастием. Меня обвиняли в том, что я решила родить «золотого » ребенка, чтобы обобрать Магомаева до нитки. Тамара, его жена, об этом знала. Наши жизни так переплелись, что разъединить их можно было только хирургическим путем. Я решила уехать. Перед отъездом Муслим предложил усыновить ребенка, но это было вызвано желанием задержать меня в России, и я отказалась.

Последнюю ночь мы были вместе до трех часов утра, а в шесть я уехала в Шереметьево…

Катя Рождественская