Муслим Магомаев — «Я человек по натуре свободный…»
/
/
Появление Магомаева в городе вызвало волну толков. Женская часть горожан, вне зависимости от возраста, предавалась волнующим воспоминаниям, что легко итожились общей уверенностью : это был первый мужчина Советского Союза. В мужских суждениях преобладал рассудочно-оценочный мотив : а какой он? Великий, выдающийся, замечательный, самобытный певец?
Любимый! – звучал безапелляционный женский вердикт…
Годы заочного, по преимуществу телевизионного, общения с артистом подарили странную иллюзию близкого и подробного знакомства с ним. Первые личные контакты убедили в обратном : «Нет», «Я не очень понял», «Я не согласен…» поначалу звучало в ответ. Сама собой обозначилась грань между Магомаевым – мифом, созданным воображением, и реальным человеком, певцом, у которого в Вологде два концерта, совсем мало свободного времени и странная проблема: не соединяют по телефону с Москвой. Разговор с Тамарой Синявской всё ж состоялся, почти символически вписав и её, недавно блестяще выступившую в Вологде, в реалии этого дня.
— Муслим Магомедович, Ваш большой успех вчера вечером навёл на грустный вопрос : Вы не поторопились, прекратив большую, интенсивную концертную деятельность? Ведь это жестоко не только по отношению к Вам самому, но и к тем миллионам, а в случае с Вами речь идёт именно о миллионах слушателей, которым нынче было бы легче с Вами, чем без Вас.
— У меня никогда не было интенсивной концертной деятельности. Я всегда пел ровно столько, сколько мне хотелось петь. А петь мне не хочется каждый день. Каждый день поют только идиоты. А потребность петь каждый день была у меня, дай Бог память, с 14 где-то до 22-х лет. Тогда я пел по пять часов каждый день и самортизировал связки ровно настолько, насколько певец, пропевший всю жизнь.
Всегда должно быть какое-то настроение, певец должен соскучиться по сцене. Вот у меня здесь два концерта, и я считаю, что второй- это просто так. Это уже по просьбе Шевцова. Первый концерт для меня был праздником, сегодня я уже с подсевшим голосом. Я всегда стараюсь по мере возможностей отдавать на концерте всё. Но на втором концерте уже придётся петь по школе, что-то такое пристраивать, а эстраду так петь нельзя. На эстраде надо полностью выкладываться, а школа – это для классического.
— Когда-то эстрада и классика на равных присутствовали в Ваших концертах. На пластинках записаны романсы Чайковского и Рахманинова, старинные арии и неаполитанские песни. Но оперным певцом Вы не стали…
— Не судьба, наверное. Мне, конечно, немного жаль, что не пришлось в полной мере попеть на оперной сцене, у меня с ней ничего не получилось. В опере мне всегда чего-то недоставало : чистого пения двадцать минут, а в основном беготня, прыжки. Мне хотелось одиночества на сцене. И тем не менее, после Италии я спел в общей сложности около пятидесяти спектаклей, много гастролировал в крупнейших городах с двумя спектаклями – «Севильским цирюльником» и «Тоской». Тогда я познакомился с никому еще не известной Марией Биешу, взял её с собой на гастроли в Санкт-Петербург, тогда Ленинград. Пел с такими большими музыкантами, как Виргилиус Норейка, Янис Забер. Потом меня затянула эта опасная трясина, называемая эстрадой. Всё-таки здесь я свободен, могу делать песню, как хочу, могу петь, что хочу. А я человек по натуре свободный.
— Когда я спрашивала Вас об изменении режима Вашей концертной жизни, я имела в виду творческое долголетие. Примеров тому немало : Монтан, Синатра – почему не Вы?
— Вы знаете, я не очень согласен с тем, что Вы говорите. Испытывать творческое долголетие не слишком почётная роль в жизни человека. Кому и что доказывать? Я очень уважаю Ивана Семёновича Козловского, но петь на всех юбилейных вечерах «Слава, слава», чтобы доказать всем, что у него есть верхнее «до»… Не знаю, не согласен.
Фрэнк Синатра человек не бедный, давно не зарабатывающий пением, в 80 лет выходит на сцену и поёт песни о любви… Он выглядит прекрасно, но всё-таки надо, чтоб человек уходил, и его запомнили более-менее молодым.
Вчера случайно пришёл с концерта и послушал по российскому каналу концерт Кати Риччарелли и очень расстроился. Почему-то все величайшие певцы приезжают к нам прощаться со сценой. К.Риччарелли пропела вчера две неаполитанские песни в два раза медленнее, «верхушки» очень плохие… Конечно, она очень музыкальна, очаровательна, несмотря на то, что поправилась. Но если вышла оперная певица, хотелось бы услышать хоть одну маленькую арию Тоски. Понимаю, для неё это уже трудно. Такое долголетие не надо показывать.
Меня пугает то, что делает сейчас Паваротти. Ужас в его глазах передаётся и мне, и кажется, вот-вот он сорвётся. А ведь он приезжал к нам, когда его никто не знал. Мы с Тамарой пошли в Зал консерватории на «Реквием» Верди, дирижировал фон Караян, пели Гяуров и молодой, полный, круглолицый Паваротти. Я сказал Тамаре : «Вот, настоящий итальянский тенор». Пел он тогда просто превосходно, потрясающе.
И если раньше я пел, как птица, не задумываясь о том, как у меня прозвучит та или иная нота, голос сам пел, то вот сегодня я начну пристраиваться, думать, как лучше с этой нотой поступить, как следующую спеть. Мучиться на сцене и продлевать это как можно дольше…
Да никому ничего не докажешь.
— Знаете, что удивляло в Вас всегда и продолжает удивлять по сию пору – Ваша удивительная скромность. Всё ж Вы очень жестко относитесь к себе.
— Нет, я ещё раз вынужден буду повториться, что я никогда не мог считать себя тем певцом, каким хотел бы быть. Я практически всегда был недоволен тем, что делал. Всё время мне хотелось сделать лучше. Поэтому это не требовательность к себе, наоборот, это где-то досада, что я не могу прыгнуть выше головы. Мне бы хотелось петь, как Марио Ланца, а у меня не получилось. Это всегда не давало мне возможности высокомерно относиться к другим, критиковать кого-то, что поёт не так, поёт плохо. Он поёт так, как дал ему Бог, больше он сделать ничего не сможет. Я был со всеми в равных условиях, а поскольку многому из того, что я хотел, не суждено было сбыться, я не считаю, что достиг своих вершин. А потому – что уж так уважать себя особенно?
— Как же быть с Вашей феноменальной славой, в которой сравниться с Вами может разве что Пугачёва? Почему фортуна выбрала Вас, было много других профессиональных, популярных певцов?
— Не знаю, не знаю.
— Ну а всё-таки?
После долгой паузы :
— Не знаю, не знаю. На моём юбилее в «России» — был такой домашний праздник – я не делал специального концерта, партер просто стал большим банкетным залом. Люди приходили, садились, кто хотел говорить – говорили, петь – выходили и пели. Лариса Долина сама того не осознав, выразила вот то время. Обидев, конечно, многих сидящих в зале певцов, она сказала :
«Знаете, Муслим, я помню, что были Вы, а вокруг никого не было». Может быть, она права в том, что те, кто был рядом, не очень могли рассчитывать на сверхзвезду, как у нас сейчас принято говорить. А вообще слава сама по себе такая вещь, о которой, честно говоря, и не хочется говорить. Потому что прославиться можно любым путём…
— Вы прославились самым достойным – своим ремеслом, своим искусством…
— Мне просто повезло – может быть, из-за моего хорошего характера или воспитания, — улыбнулся певец.
— Сравнявшись с Вами в славе, чем, по-Вашему, Алла Пугачёва отлична от Вас?
— Она старается сделать песню драматически, из каждой песни сделать картину, я просто пою. Я – певец, только певец.
— Как справляетесь с этим стихийным бедствием – поклонницами?
— Знаете, с очень большим подозрением отношусь к мужского рода звёздам, которые говорят, что им надоели их поклонницы. Хотел бы я посмотреть на них завтра, когда не останется ни одной. Конечно, всегда приятно, когда у тебя есть поклонники, иначе артист не был бы артистом.
— Был такой старый польский фильм «Как быть любимой», героиня которого искала ответы на этот вопрос. Вы знаете секрет, как быть любимым?
— Нет.
— А вообще-то он есть?
— По-моему, нет.
— Что же? Везёт или не везёт?
— Нет, судьба.
— Судьба? Как, по-Вашему, точнее всего можно определить любовь?
— Этой вот поговоркой : «Любовь зла, полюбишь и козла».
— У Вас есть всё, что в понятие «счастье» традиционно вкладывается людьми. Осталось ли что-то недостижимым для Вас?
— Может быть, только одно – успокоиться и сказать : я всем доволен. Всем, что происходит вокруг, в моей жизни. Хотя довольны всем бывают только дураки. Мне всегда чего-то не хватает.
— Но как успокоиться, если льётся кровь, была резня в Сумгаите, погромы в Баку? Вам было страшно?
— Я был напуган, как все нормальные люди. У нас, по-моему, только военные никогда не ужасаются от того, что они творят. Пережили, ведь были уже не первыми, был Вильнюс, было Тбилиси, и, наверное, не последними. Во всяком случае, всё идёт к тому. Я имею в виду Чечню. Там сейчас повторяется та самая история раздела земли. Именно раздела земли. Я терпеть не могу, когда люди говорят, как сказал недавно любимый мной Любимов, что война в Карабахе была по религиозным мотивам. Да ничего подобного! И в Чечне она идёт не по религиозным мотивам. Только земля. То же, что и в Нагорном Карабахе. Стоило тогда Горбачёву стукнуть кулаком один раз и прекратить всё в начале, тогда вряд ли такое могло случиться или повториться. Но один раз разрешили, и пошло. Теперь Россия в том же положении, в каком был Азербайджан.
— В прошлом году «Независимая газета» предложила анкету по культуре. Оказалось, что советская эпоха дала миру много подлинных шедевров. Выходит, у нас была великая эпоха, хоть и модно утверждать обратное?
-По-моему, это давно уже решено. Люди перестали упоминать то время в плохих тонах. Это два-три года назад было модно. Как газету не прочитаешь, ну все плохие! И до Гагарина добрались. Я очень плохо относился к нашему строю, терпеть не мог, когда людей по команде заставляли что-то делать, ехать куда-то по звонкам. Нам самим приходилось сталкиваться с тем, что надо было иметь каких-то «нужников», чтобы можно было достать продукты. «Достать, достал, принёс» — слова-то какие. И постоянное вмешательство министерства культуры в программы. Что петь, что читать, что рисовать…
Я не скучаю по этому строю. Я скучаю по той нашей прошлой большой семье, в которой, может быть, не все друг друга любили, но, во всяком случае, жили более-менее мирно. Всё-таки такую великую большую страну, как Советский Союз, так разрушать на мелкие какие-то частицы, было, конечно, неразумно. Во всяком случае, не ко времени. Народ к этому еще не пришел, не созрел для «демократии» и жизни в сугубо своем маленьком царстве. С грустью и умилением вспоминаю Украину, Белоруссию, Тбилиси, переполненные дворцы спорта, гостеприимных и дружелюбных людей. Сейчас, мне кажется, даже люди стали другими, очерствели, что ли… Обозлёнными стали. Помню, когда мой родитель впервые привёз меня в Москву, мне было 15-16 лет, она была чистой, её бесконечно поливали и подметали, помню других москвичей, спешащих с улыбками на лицах…
— Другой Большой театр…
— Каждый солист которого (подхватывает фразу) был горд, что он работает здесь, чего сейчас вообще нет. Лишь немногие, как моя жена, сохранили святую любовь к Большому, как к храму.
— А может быть, это нормально – грустить по ушедшему времени своей молодости, когда всё было прекрасно?
— Грустить? Зачем? Это были совершенно разные эпохи. Может быть, я больше грущу,
что не родился в конце XIX – начале XX века. Мне те времена более интересны. Тогда человек, если он оскорблён, брал в руки пистолет, выходил на дуэль и там выяснял свои отношения. А здесь выясняют через какие-то суды, ходят, мараются….
— Другому времени – другая музыка, у каждого свои песни…
— Та эстрада была умной, нынешняя – развлекательная. Нам тогда даже тексты песен «литовали». Слава Богу, мне «литовать» было нечего. Я сам был за то, чтобы у меня были умные, красивые тексты. Если не умные, то очень красивые. Тогда их писали такие профессиональные поэты, как Вознесенский, Евтушенко, Рождественский. Да и сами поэты-песенники — Добронравов, Дербенёв – муры не писали. Они старались, изощрялись, в хорошем смысле этого слова, придумать образ песни, найти что-то новое. Если писали про любовь, то не на уровне «Я тебя люблю, ты меня не любишь, и я ухожу, я пошёл». Сейчас на тексты никто внимания не обращает, можно петь что угодно — чернуху, порнуху… Да мало ли о чём поют! Я нисколько не сужу сегодняшний репертуар, зачем? Симпатичные песенки для развлечения. Сам, бывает, хожу, напеваю их под нос.
— Ваши пластинки раскупались и выходили миллионными тиражами, а как насчёт компакт-дисков?
— Нет ни одного.
— Странно. Ведь, скажем, та же группа «Ватсон», вернувшая в музыкальный обиход много Ваших песен, очень популярна и востребована сейчас.
— Для того чтобы сейчас что-то сделать, надо ходить и кого-то упрашивать. Я никого никогда не просил и сейчас не прошу.
— Помните, у Анджея Вайды был прекрасный фильм «Всё на продажу» — о судьбе знаменитого художника, лишённого частной жизни всеобщим поклонением. Реалистично снято?
-Да, это естественная оборотная сторона медали : в город не выйдешь, в магазин не пойдёшь. Я полюбил одиночество и в то время старался больше уединяться.
— Чему посвящали часы этого уединения?
— Люблю чем-то интересным заняться. Раньше увлекался и собрал большую фильмотеку. Но сейчас кино, как наше, так и зарубежное, что-то скисло, нет таких шедевров, которые можно было бы оставить у себя дома. Фильмы так себе, один раз посмотрел, и хватит.
— Раньше смотрели фильмы – чем занимаетесь сейчас?
— С утра до вечера гуляю и водку пью, — улыбнулся Муслим Магомедович.
— И делаете иногда великолепные передачи о звёздах мирового искусства, выступаете с интересными комментариями на радио, написали книгу о Марио Ланца…
— В свободное от вышеуказанных занятий время. Шучу, конечно. Много чем занимаюсь. Сижу, вожусь с моим музыкальным компьютером, пишу себе фонограммы, сочиняю музыку для себя. Ни кино, ни драмтеатры теперь музыку не заказывают, поэтому сидишь просто так, чтобы рука не отвыкла, и мозг бы совсем не застарел.
— Чем были заполнены два Ваших вологодских дня?
— Вчера прямо с поезда, в полдевятого утра, поехал на репетицию, потом успел немножко доспать, пообедал, опять репетиция. Меня беспокоило, как будет звучать голос в новом зале. С Вами вот разговариваю…
— Вы довольны Вашими контактами с объединением «Вологда-концерт»?
— Да, понимаете, я редко езжу, когда просто кто-то позвонит из незнакомого города и скажет : «Не приедете ли к нам с концертами?» Я сразу говорю : «Я занят. Концерты».
Обычно концерты мне устраивают доверенные люди, те, кого я знаю. Я не силён в меркантильных вопросах, могу приехать, спеть, а мне не заплатят. Уеду обиженный, по судам таскаться не буду, на этом всё и закончится.
Я очень привык доверять людям. Виктора Шевцова знал только по телефонным звонкам. Он звонил по три раза в день, всё у них с Тамарой Ильиничной не получалось сразу. Три раза отменяли и переносили концерты. Какой терпеливой должна быть публика, чтобы поверить и прийти! Рок какой-то, и я всё время выражал Виктору по телефону мои самые искренние соболезнования. А когда Тамара вернулась — рассказала много доброго о городе, и о Шевцове. К моему удивлению, это оказался молодой человек, а я-то думал, что это старый, умудрённый опытом еврей, который уже много послужил на благо советского искусства. Мы привыкли, что на эстраде, в филармониях, в оперных театрах директорами должны быть старые добрые евреи, что на этом деле собаку съели.
— Приятно, что разговор о Вологде внёс ноту надежды в наш разговор : многое делается, многое получается. А вообще Вы ощущаете, что будет лучше?
— Я оптимист. Мне кажется, раз уж в корне будет перестраиваться общество, на это просто уйдёт много времени.
— На что уповаете в Вашей надежде?
— Ну уж, наверное, не на тех людей, которые говорят, что завтра будет прекрасно. Я этим людям не верю. Они сами отлично знают, что завтра не может быть прекрасно. Прекрасно, может быть, будет лет через десять…
Попрощавшись с певцом, столкнулась с горничной у лифта. «А какой он?» — зачарованно спросила она.
Какой? Сам уверяет, что «не композитор» («композиторы – Верди, Моцарт»). «Не киноактёр» (сыграл Низами в скучном фильме). Не самый лучший певец («Тито Гобби и Марио дель Монако пели лучше»). Не самый красивый мужчин.
(«Почему я должен считать себя красавцем? Есть мужчины в тысячи раз красивее меня!»).
Возможно, Муслим Магомаев и прав. Хотя — как посмотреть и кто смотрит. «Самый любимый», — сказала горничная. Очень добрый, щедрый, терпеливый и великодушный, утверждаю я. Ни себя, ни голоса, ни времени не пожалел, отвечая на все новые и банальные, удобные и неудобные вопросы.
Наталья Серова.
фото Ивана Свирского
| Комментарии: |
Добавить комментарий